Ах, души моей нежные струны!
Вам бы только всё петь и петь
в час, когда серебристые луны
в звёздном небе устали гореть.
Инна Костяковская
===================================================================
Павел Г0ЛУШКО :
В какие города занесёт меня судьба своим взглядом сквозь суматохи знакомых лиц, сквозь череду фантазий и вымыслов?
Главное – не разбиться на осколки и не потеряться в бесконечности космоса, а остаться обнажённым телом стиха за мгновение до катарсиса… возможно, именно тогда придёт понимание, почему в основе настоящей поэзии лежат трагедия и умение хранить секреты от самого себя…[cut] каждый читающий видит своё в написанном, от этого и развивается направление его мыслей вереницей календарных листков и кораблей, прорвавших холсты картин и отправляющихся в бесконечное плавание… ведь мысль не имеет границ, поэтому мои строки рождаются уже влюбленными в читателя…
ПАЛИТРА
И переживи век.
Переживи крик
Переживи смех.
Переживи стих.
Переживи всех.
Иосиф Бродский
1
Я говорю сейчас
Тленно, по простоте:
– Завтра не будет нас,–
И предаюсь мечте.
Счастье равно вчера
Сквозь полупьяный бред…
Вновь в казино игра,
Только терпенья нет.
Брось серебра в карман
И оплати рассвет.
Милый мой талисман,
Эхо тебе в ответ.
2
Эхо сквозь океан.
Кутаюсь в белый свет.
Вам не увидеть ран,–
Мой в этом весь секрет.
Лёгкий мой пьедестал,
Словно по сентябрю
Я восходить устал,
Красить кровью зарю.
Лживых бояться жал
Мне не велит Господь.
Каждый язык – кинжал,
Ищет живую плоть.
3
Вам, палачи идей,
Серых теней конец.
Я же среди друзей
Свой примеряю венец.
Он – это свод небес,
Солнечный луч сквозь тьму.
Он – хоровод принцесс,
Космос размер ему.
Твёрдо чеканю шаг,
Ангел со мной не-бес.
Песня звучит мне, как
Скрябина ре-диез.
4
Сквозь тополиный пух
И автострады пыль
Горло ласкает звук,
Верю, что это быль.
Боль… одиноко ей.
Ты одинок, Париж?
Что на закате дней
Даме своей звонишь.
Мне всё равно теперь,
Где подают вино.
В кубке души твоей
Яду быть не дано.
5
Слышу пчелиный хор.
Делим сегодня кров.
Сплетен постылый сор,
Как суховей ветров.
Два, а не шаг вперёд,
И никаких прыжков.
Время меня ведёт –
Бойтесь его клыков.
Я не скажу – назад,
Этой команды нет.
Пёс мой не виноват,
Видит он солнца свет.
6
Милых сердец каприз,
Я в перекрёстке слов.
Мой театр без кулис,
Труппа из сказки снов.
Воск на часах. Антракт.
Книги. Сотни томов.
Стрелок зовущий такт
Сквозь витражи веков.
Дарит луна свой свет,
Облик меняет Туз.
Рок предлагает бред,
Жаль, герой не француз.
7
Мне голубой рассвет
Дарит песенный нерв.
Верный даёт совет –
Новый найти резерв.
Новый пишу концерт,
В вечность, сквозь серый цвет,
Тридцать стёртых монет
Брошу врагам вослед.
Я мечты попрошу,
Руку прижав к Стене.
Я ведь для вас ношу
Его доброту в себе.
НЕ УДАЛЯЯ КРАСКИ
Соединяю цвет со звуком… зову на помощь серый свет лучей.
Земных этюдов зимние причуды как трафарет кладу на города…
людей… на время, ставшее стеной меж нами, где расставания
важней любви, и больше, чем поэта ликованье. Как лёд трещат
основы мирозданья под стук сердец… под излиянья Beyoncé…
мы открываем формулу прощанья и прыгаем в безумие ночей,
но в наших странных снах непрошеные гости бредут, молясь,
под скорбный шум дождей туда, где заколачивают гвозди
в пророков, исцеляющих людей. Вода пред нами не расступится
волнами, нас всех сравняет пыль надгробных плит…
и лишь малыш с фигуркой оригами не знает скорби, страха
и обид… в том городе, где флюгеры на крышах, скрипя, хранят
горизонтальный вид… где нас зовут, но мы уже не слышим,
и юной страстью тело не дрожит… росою на траве проступит
утро… и ангелы пошлют улыбку в небо… и ОН, незримый,
милосердный, мудрый нас успокоит бесконечной негой.
ГЛАВНОЕ – НЕ ЗАБЫТЬ ТИШИНУ…
М.Ш.
Смерть — это величайшая иллюзия человечества.
Когда мы живём — её ещё нет, когда мы умерли — её уже нет.
Сократ
Сегодня, бросая бумажные салфетки в своё зеркальное отражение,
я краем глаза заметил, как ты любуешься мной…
Я мысленно помещаю себя в твои ладони,
и вот я уже – твоя фантазия, которая умоляет дать ей жизнь…
я – твоя ложь, которая просит убить её, если кто-то увидит её просящей правду…
Мы вместе слушаем тишину, пламя огня, горечь от ушедшего детства…
А что слышите вы в тишине?
Молодость? Крики любви? Начало Мира,
который меняет маски Дарящего и Отнимающего жизнь?
Главное – не забыть тишину в будущем,
иначе всё придётся начинать с нуля…
где-то в пустыне, капая эликсир бессмертия на завядшую розу,
в беспорядке разбрасывая мысли на песке…
чтобы найти хотя бы часть того, что подразумевается под словом «путь»…
И потом опять исправно следить за днями, поднося руки к вискам,
словно отдавая честь переходу весны в вечность…
так лезвие, сломив сопротивление цветка,
становится пером перелётной птицы, не зная того,
что слепо вмешивается в провидение,
которое, в своё время, отложило казнь на тридцать дней,
позволив «крысолову» назвать жизнь – болезнью…
Сегодня ты целуешь меня губами, пахнущими халвой,
чайки смеются, встречая парусник своей мечты, входящий в фарватер,
и Природа надевает свою драгоценную маску,
памятуя о своём материнстве…
РАССТОЯНИЕ ВЗГЛЯДА
я всегда буду держать тебя на расстоянии взгляда,
видя жертвой кораблекрушения,
плывущей в спасательной шлюпке:
бросаешь за борт бутылку с запиской о помощи…
думаю, тебя спасут раньше, чем она попадёт кому-нибудь в руки…
знаешь, нас всегда разделяли расстояния…
когда я плыл – ты топтался на суше…
когда я взлетел, ты даже ещё не научился плавать…
и в первый же сезон штормов оказался в лодке без вёсел…
ты по-рыбьи шевелишь губами…
я не слышу тебя, но представляю, что поёшь песенку…
— кузнечик стрекочет, вы слышите, барышня?
пол-лета прошло сквозь судьбу переменчиво…
или просто повторяешь моё имя…
вокруг тебя вьётся ветер, он так же одинок и шепчет:
«ты здесь…», вникая в прелести тихих звуков…
когда-то я тоже просил простое право на счастье,
а в ответ получал право на очередную ошибку
и обещания новой жизни…
сегодня ливень снова топит твой город,
а я поглядываю на небо, ожидая волнение дождя…
хватит! пора признать, что у меня есть море, а у тебя лужа…
я во снах включаю реальность, а ты ворочаешься с боку на бок…
мои письма теперь всегда находят адресата,
а твои лежат в сумке утонувшего почтальона…
я дарю слова, а ты всегда будешь их искать…
я счастлив, а ты так и останешься за волнорезом
в море моей любви…
Павел Голушко - белорусский и шведский литератор, автор книг поэзии и прозы «Одиночество», «Когда я вернусь», «Уходя за горизонт», «Шведский дневник, или Записки путешествующего поэта» и один из самых читаемых поэтов русскоязычного Интернета. Член Союза писателей Швеции и международного ПЕН-клуба. Книги автора находятся в фондах публичных библиотек Беларуси, Украины, Англии, Франции и Швеции. На стихи Павла Голушко белорусскими и российскими композиторами созданы вокальные произведения различных жанров.
==================================================================
О себе:
Родился и вырос в Одессе.
В 1972 году окончил механико-математический факультет МГУ.
Стихи начал писать с 1975 года, автор трех поэтических сборников: «Путешествие» ( «Друк», Одесса, 2001 г.), «Культурный слой» ( «Друк», Одесса, 2002 г.) и «Разночтения» («Зодиак», Одесса, 2006г.), печатался в журналах и альманахах Украины, Германии, США.
В 2003 году стал победителем Третьего Международного поэтического турнира в Дюссельдорфе.
Наиболее близко мне по тональности и мироощущениям поэзия поздних Мандельштама, Пастернака, поэзия Тарковского и Самойлова, Кушнера. Впрочем, этот список может быть легко продолжен.
Считаю своим поэтическим кредо и пытаюсь следовать строкам Самойлова:
«Учусь писать у русской прозы,
Влюблен в ее просторный слог,
Чтобы потом, как речь сквозь слезы,
Я сам в стихи пробиться мог».
Насколько мне это удается? Не знаю.
В настоящее время я по-прежнему живу в моем любимом городе — Одессе, имею 3-х дочерей, 2-х внуков и правнука.
Владимир Кац
___________________________________
***
Ну, какой тебе толк от моих
Десять раз перечеркнутых строчек?
Так неточен прошедшего миг
В отражении слов-оболочек.
Ни волнения терпкую дрожь,
Ни обиды тупую усталость
Невозможно, поверь, ни на грош
Передать, ни на самую малость.
***
Где переулков перекрестье
И дом с обшарпанной панелью
Ты помнишь как мы были вместе
В ополоумевшем апреле,
И чутко вслушиваясь в шорох
Шагов и разговор прохожих
Таясь от посторонних взоров,
Любили каждой клеткой кожи
Друг друга мы. Казалось вестью
Благой малейшая примета
И ветер наполнял предместье
Холодным запахом рассвета.
***
А луч, скользя по подоконнику,
Вмиг обнаружит, сколько пыли
За наш отъезд цветы бегонии
На плотных листьях накопили.
И это наше возвращение
В пространство выцветших обоев
Вдруг обернется ощущением
Безмерной близости с тобою.
***
В этом городе, где в разноцветье весенних бульваров
Запах моря врывается, как захмелевший матрос
В припортовый кабак,
Рядом с площадью старой базара
Я родился и рос,
И полтинник менял на пятак.
И с тех пор этим бизнесом странным
Занимаюсь везде беспрестанно.
***
Тропинка сбегает к морю.
Солнце стоит в зените.
Скользят вдоль берега тени
Перистых облаков.
А мы все спорим и спорим
О суете событий,
Сверяя ноты мгновений
С музыкою веков.
***
Я не войду два раза в ту же реку,
Не проплыву, цепляясь за пороги,
И морду, как бугай на водопое,
Не погружу, как прежде, в Южный Буг.
Проехали. Но через четверть века,
Коль доживу, то, подводя итоги,
Припомню. И заноет ретивое.
И вновь увижу взмахи легких рук
Любимых женщин над речною гладью,
И мимо проплывающих ужей,
И брызги радуги, форель на водопаде,
И берегов гранитных неглиже.
А.П.К.
Дребезжит в стакане ложка.
За окошком снег, поля.
Завела судьба-дорожка
В нелюдимые края.
Вдалеке над косогором
Воронье кружит, кружит.
Белый ворон… Черный ворон…
Вот и пролетела жизнь.
***
Дым как дым – четырехтрубный.
Рим как Рим – открытый город.
День какой-то злой, бездумный –
Разговоры, разговоры…
Коридорное пространство,
Ненавистное поэту,
Запах мыла и лекарства,
Едкий запах туалета.
Все смешалось. Дом Облонских
Отдыхает по сравненью…
Юмор тонкий, юмор плоский,
Обнаженные колени.
Надо б их прикрыть. Негоже —
Дом почти что ведь еврейский,
Но к моей картавой роже
Явно не подходят пейсы.
Вновь сосед мой, пьяный в доску,
Хмуро бродит привиденьем.
Не бывает дурь неброской,
Не бывает, к сожаленью.
***
«Жизнь течет, впадая в детство…»
Б. Херсонский
Жизнь течет, впадая в детство…
В белом кружеве акаций
Катя, вечная невеста,
в подвенечном бродит платье,
повторяя: «Где же Миша?
Что-то я его не вижу!?».
Еле слышно, еле слышно, –
детство дальше, детство ближе…
Во дворе пирамидальный
тополь разрезает небо.
Осень, кипяток вокзальный,
с перебитым носом ребе
вопрошает: «Где же Миша?
Что-то я его не вижу!?».
Еле слышно, еле слышно, –
Детство дальше, детство ближе…
Каждой ночью я в тоннеле
между старостью и детством,
то кружусь на карусели,
то раскачиваюсь в кресле,
восклицая: «Где же Миша?
Что-то я его не вижу!?».
Еле слышно, еле слышно, –
Детство дальше, детство ближе…
То ли Тора вторит небу,
то ли небо вторит Торе…
Разломив буханку хлеба,
не поставив точку в споре
безнадежном, словно вечность,
словно жизни многоточье,
снова время бьет картечью,
снова я, проснувшись ночью,
повторяю: «Где же Миша?
Что-то я его не вижу!?».
Еле слышно, еле слышно, –
Детство дальше, детство ближе…
***
Два медвежонка гризли
Мороженое грызли –
Сто порций эскимо!
Наевшись до отвала,
Они сказали: «Мало!
Еще хотим в кино!»
Но мама их медведица
Вскричала: «Гололедица!
На улице темно!
Пока в кино дойдете,
Раз двадцать упадете!
Вам спать пора давно! „
А грозный гризли-папа
Сказал: “Сосите лапу.
И шагом марш в кровать.
Медведям не положено
Зимою есть мороженое,
Положено им спать!»
Два медвежонка гризли
Легли в свои кроватки,
Два медвежонка гризли
Уснули сладко-сладко
И спали до весны.
Им снилось, что положено
Зимою есть мороженое –
Сто порций эскимо,
Что вместе с мамой, папой,
Посасывая лапы,
Они идут в кино!
Для приобретения книг Владимира Каца обращаться к автору vl-kats@rambler.ru
==================================================================
Юрий МООР-МУРАДОВ
Репатриировался из Ташкента в 1992 году. Живет в Тель-Авиве
Выпускник московского Литературного института имени М.Горького (1985 г.), прозаик, драматург, критик, член Союза писателей СССР с 1984 года; член правления Союза русскоязычных писателей Израиля.
В Союзе написал около десяти пьес, которые были поставлены в профессиональных театрах, опубликовал несколько романов и повестей.
В Израиле работал в газете «Вести», был редактором еженедельника «Панорама», сейчас является постоянным автором газет «Новости недели», «Мост», «Негев-Инфо», «Хайфа-Инфо».
В 2003 году опубликовал книгу «Занимательный иврит», которая стала бестселлером. Столь же популярными стали и следующие книги из этой серии: «Нюансы иврита», «Прогулки с ивритом», «Сленг, жаргон и прочие краски иврита».
Около 10 лет пишет на иврите; начал с того, что на иврите написал сценарий фильма «Очарованный дом, или Настоящее чудо», он поставлен в 2007 году режиссером Леонидом Горовцом. Фильм неоднократно транслировался по Первому телеканалу, участвовал с Иерусалимском международном кинофестивале, был номинантом на «израильский Оскар» по категории «За лучший сценарий».
По государственному радиоканалу «Решет бет» транслировали серию бесед Юрия об иврите.
В настоящее время является публицистом газеты «Макор ришон», имеет свою постоянную рубрику на ивритском сайте «А-махлака а-ришона-Ньюз-ван».
В последние годы написал на иврите несколько пьес и ведет переговоры с театрами об их постановке.
Он автор сборника детективных повестей «Приглашение к ограблению». В русскоязычных и ивритоязычных СМИ регулярно публикует статьи на актуальные темы, о литературе, театре. Его статьи охотно перепечатывают газеты и сайты в США, Канаде, России, Украине…
Готовит к изданию книгу «Занимательный английский».
Юрий Моор-Мурадов — председатель Союза русскоязычных писателей Израиля.
Для приобретения книг: 054-7923229, yuramedia@gmail.com
И на старуху бывает проруха
Глава из бестселлера Юрия Моор-Мурадова «Занимательный иврит-1». Книга написана 10 лет назад, многие упомянутые здесь факты, события и имена устарели и подзабылись, но самое главное, иврит – по-прежнему прекрасен, увлекателен и занимателен.
Следуя золотому педагогическому правилу перемежать скучные уроки шуткой, я счел своим долгом немного развеселить своих читателей. Гюго сказал, что остроумие – это ум, направленный и против себя. Поэтому я в качестве объекта насмешки предложу нашего брата-переводчика, который допускает немало ляпсусов, иногда досадных, нередко довольно забавных. Помнится, один начинающий переводчик в 1994 году отправил министра труда в правительстве Ицхака Рабина Ору Намир на операцию в Швецию, тогда как все остальные газеты сообщали о том, что она поехала в Швейцарию. Переводчик прочел “Швайц” и решил, что это, вероятнее всего, – Швеция. Не угадал. В этом случае израильтяне обходятся вовсе без “ц” – “Шведия”.
Один наш собрат как-то сообщил: “Шкаф с телом умершего...” Никакого детектива не было – просто у ивритского слова “арон” есть еще одно значение – “гроб”.
Наверное, географическая карта Израиля покраснела, когда талантливый переводчик написал про одного судью, что он “родом из города Димоса”. В оригинале, конечно же, стояло “шофет бе-димос”, что означает – судья в отставке. Горе переводчик решил, что судья рос где-то недалеко от Димоны.
Совсем недавно талантливая журналистка, поговорив на иврите с адвокатом-израильтянином, написала в статье: “Судья Торан продлил арест подозреваемого на 48 часов”. Фамилия судьи до газетной страницы не дошла – я отловил ляп в компьютере. Адвокат сказал журналистке: “шофет торан” – “дежурный судья”.
Текст, с которого переводишь, держит тебя крепко-крепко, и ты не раз пропускаешь гебраизмы. На днях переводчик написал: “Решено отменить муниципалитеты в ряде маленьких городов”. Это он буквально перевел слово “леватель” – “отменить”, которое еще означает и “упразднить”.
Недавно в одной очень солидной газете прочел огромный заголовок: “Воздушный мост отменен”. Прежде мосты можно было навести, взорвать, но – вот теперь еще и отменить. Как спектакль.
Проводи мы конкурсы на самый смешной ляпсус такого рода, первое место завоевал бы переводчик, обозвавший в серьезной информации иерусалимский ВАКФ – орган, распоряжающийся собственностью мусульманских религиозных институтов, – Вакхом. Счастье, что исповедующие ислам – религию, отвергающую потребление вина в “вакхических” количествах, – не читают израильских русскоязычных газет. Иначе редактора уже приговорили бы к смертной казни.
На днях переводчица написала, что в Верховный суд Израиля назначен новый судья – Мизрахи. Спрашиваю: Почему имени нет, только фамилия? Отвечает: В оригинале так, без имени. Заглядываю в оригинал и понимаю, в чем дело. Назначен человек восточного происхождения – “мизрахи”, сефард. Речь шла о судье Эдмонде Леви, который родился в Ираке.
Переводчик, который на одном из каналов телевидения сочиняет титры к бесконечному бразильскому сериалу, тоже переводит с иврита. Потому что в верхней строке на иврите стояло: “Я очень удивлен (“митпале”)”, а внизу на русском было: “Я много молюсь (переводчик спутал с “митпалель”)”.
Идет репортаж из канадского города Эдмонтона, где проводился чемпионат мира по легкой атлетике. Журналист-израильтянин спрашивает у прыгуна с шестом Александра Авербуха, почему он так неровно выступает – то уверено берет 5,95, то с трех попыток едва преодолевает 5,70. Авербух на русском отвечает: “Ну, как объяснить? Само собой получается. Это – как в природе. Только что дождь прошел – а потом сразу светит солнце. Как это объяснишь?” Рядом в качестве переводчицы стоит спортсменка, которая убеждена, что знает и русский, и иврит. Она переводит: “Всему причиной – дождь. Результат прыжка зависит от него”.
Из-за невнимательности переводчика чуть было не сорвалась крупная сделка: он сообщил, что Германия намеревается поставить одной из развивающихся стран две батарейки на 100 миллионов долларов. На самом деле речь шла не о “солелот” (“батарейки”), а о “цолелот” – подлодки, субмарины.
В газете появилось очень странное сообщение: решением нигерийского парламента одна из провинций этой страны разделена на несколько государств. Это же сенсация! Но нет, на самом деле планета наша не обогатилась сразу на несколько африканских стран. Просто на иврите слово “медина” означает и “штат”, и “страна” – в зависимости от контекста. Тут контекст однозначно подсказывал, что были образованы несколько штатов.
А вот ляпсус, допущенный переводчиком израильской газеты на иврите. Не знаю, с какого языка он переводил, но в статье было написано: “В Германии арестован россиянин, которого считают главарем подмосковной мафии “Восходящее солнце”. Пришлось напрячь мозги, чтобы понять: имеется в виду “солнцевская группировка”.
Даже великолепно владеющий ивритом переводчик попадает впросак из-за незнания израильских реалий. По первому каналу ТВ одно время шла замечательная передача “Третий возраст”. Приглашенный на передачу бывший президент Израиля Ицхак Навон рассказал по просьбе ведущей притчу. Суть ее такова: падишах поведал своему визирю тайну и строго-настрого запретил ее кому-либо раскрывать – под страхом смертной казни. Визирь долго крепился, но однажды ночью вышел в пустой сад и прошептал тайну под деревом. Наутро падишах вызвал его и грозно спросил, почему он не сохранил тайну. “От кого ты узнал, повелитель?” – пролепетал испуганный визирь. “Тебя услышала птичка, что сидела на том дереве, она рассказала своей подруге, живущей в моем саду, а я узнал от нее”. Ведущая передачи рассмеялась и произнесла фразу, которую переводчик передал: “Так это – рассказ о птичке”. На иврите она сказала: “Аз зе сипур аль Ципора!” Переводчика не насторожило, что вместо обычного “ципор” она произнесла “Ципора”. Ведущая намекала на известного автора колонок сплетен в тель-авивских городских газетах, которая подписывается именем Ципора. Впрочем, если даже он перевел бы правильно, мало кто из русскоязычных зрителей понял бы шутку.
Следует признать: самым трудным делом является перевод телепрограммы (разве вы не знали, что мы их переводим с иврита? Ну вот, нечаянно выдал секрет газет…). Трудно переводить, потому что фактически нет контекста, который обычно помогает понять, о чем речь. В одной крупной газете переводчик в течение долгого времени анонсировал передачу “Новости из “Безека”. Ага, из телефонной компании. Это заинтриговывало. Какие новости имелись в виду? Может, кто-то подслушивает частные разговоры и со всеми потом делится? Как та Ципора? Правда, было непонятно, при чем тут израильский “Безек”, поскольку телеканал был зарубежным. А дело в том, что в ивритском оригинале говорилось: “Мивзак hа-хадашот”, – что означает всего лишь “Краткая сводка новостей”. Этот “мивзак” (“вспышка”) неопытный переводчик и прочел как “ми-безек” – из “Безека”.
В другой газете по понедельникам в 5 вечера по первой программе телевидения долго анонсировалась телепередача “Чаевые покупателям”. С трудом я сообразил: в оригинале стоит “типим”, что, с одной стороны действительно означает “чаевые”, но имеет еще один, не менее употребительный смысл: “маленькие советы”. Давались советы потребителям. Однажды я досадно упустил ленту, которую давно хотел посмотреть. Программа анонсировала: “Художественный фильм “Имя Уорда”. А потом оказалось, что это было “Имя розы” – как роза превратилась в Уорда – попытайтесь догадаться сами, очень любопытное занятие. Маленькая девочка как-то, смеясь, показывала мне программу: “Смотри, здесь написали “Олень-ниндзя”, а тут показывают черепашек!” Переводчик вместо “цабей-ниндзя” прочел “цви-ниндзя”. Пишется-то на иврите одинаково. Одна очень уважаемая мною газета в приложении-телепрограмме пообещала какую-то страшную передачу “Четырьмя глазами с Кони Чан”. Переводчик буквально перевел “Бе-арба эйнаим”, что означает всего-навсего – с глазу на глаз, тет-а-тет. (На будущее: если увидите выражение “бе-шева эйнаим” – это не значит, что беседуют Никсон, Киссинджер, Голда Меир и Моше Даян. Это означает “смотри во все глаза”.)
Фильм, который назвали “Яфа и Хая”, на самом деле назывался “Красавица и чудовище” – “hа-яфа ве-hа-хая”.
Один переводчик, переводя с иврита рекламу, написал, что каждая женщина, которая купит косметику фирмы “Йобена попа” получит в подарок косметичку. Никто не заметил ошибки, и только график, в обязанности которой входит располагать текст на газетной странице, просто из любопытства посмотрела, что написано под картинкой с любимой ею косметикой и с ужасом увидела, как переводчики прочли название знакомых ей фирм “Ювена” и “Пупа”.
Чтобы мои братья-переводчики, труд которых я весьма уважаю и считаю очень полезным, на меня не обиделись, я признаюсь, что один из вышеназванных ляпсусов допустил ваш покорный слуга. Какой именно? Так я вам и сказал!
שוויץ * שבדיה * ארון * שופט בדימוס * שופט תורן * לבטל * מזרחי * סוללות – צוללות * מדינה * אז זה סיפור על ציפורה * מבזק חדשות * טיפים * שם וורד * צבי נינדזיה * בארבע עיניים * בשבע עיניים * היפה והחיה *
Для приобретения книг Юрия Моор-Мурадова из серии «Занимательный иврит»: 054-7923229,yuramedia@gmail.com
==================================================================
Ян КАГАНОВ — талантливый литератор, бывший КВН-щик, прекрасный врач, замечательный человек.
ЗЕМЛЯКИ
Много лет назад я тянул резервистскую лямку близ Иерихона. Как-то наш патруль, проезжая по израильской дороге, увидел, как совсем недалеко, но уже с той стороны, столкнулись две легковушки. Он сообщил во все возможные инстанции и на всякий случай выдернул и наш амбуланс*. Езды нам с базы было минуты три, не более, мы въехали (все с тем же патрулем для предотвращения возможных эксцессов) в суверенную Палестину, с горечью убедились в отсутствии дьюти-фри и поперлись на место аварии. Две легковые машины, человек 14 в них, в основном, конечно, дети, пара раненых средних тяжести, а так ничего страшного. Разбили мы медсанбат подальше от легковушек, чтоб не взорваться с ними, если что, лечим, обследуем.
Наконец, появляются два местных амбуланса. Выскакивает чернявый крепыш лет сорока и идет ко мне. Понимаю, что это доктор, и тут до меня доходит, что я не знаю, на каком языке передавать ему информацию о пострадавших. Иврита он вполне может не знать, арабский мой не того уровня. Обращаюсь к нему на английском: мол, я доктор, имеется в наличии двое средней тяжести и так далее. Слышу в ответ на иврите: я доктор Мухаммед Такой-то, не стесняйся, мол, вали на иврите. Радостно перехожу на второй родной, разливаюсь соловьем. Доктор Мухаммед слушает, морщится, а потом вдруг изрекает:
— Зёма, ты с какого города?
И такое у него хорошее мощное «г» из горла рвется — заслушаешься.
— Из Кишинева, — отвечаю.
— А учился где?
— Там же.
— О! — говорит он радостно, — а я в Одессе. В восемьдесят седьмом окончил. Погоди, щас мы этих сплавим, посидим, поболтаем.
Он скомандовал своим на арабском, раненых увезли на одном из амбулансов в Иерихон, а из второго доктор вынес термос с кофе, кальян, арабские сладости — видно было, что человек опытный и на суточное дежурство собирается вдумчиво. Я не знаю, кто обалдел больше: наш патруль или подъехавшая палестинская полиция, но думаю, что вид двух врачей — одного в халате, а второго в военной форме, которые с чашками кофе в руках орут друг на друга на непонятном языке что-то вроде «Черноморец кибенемат Динамо Киев», надолго сохранился в их сердцах.
*амбуланс – машина «Скорой помощи»
==================================================================
Римма ЛАВОЧКИНА -поэт, художник, публицист, редактор детского журнала. Живёт и работает в Санкт-Петербурге.
Перед вами художественный очерк «Как стать евреем». Его написала я, Римма Лавочкина. Время, о котором идёт здесь речь – послевоенные пятидесятые, я тогда ещё не родилась, (моё детство пришлось на семидесятые), но, по долгу службы, редактором художественно-публицистических программ, из многочисленных интервью я слушала воспоминания о том времени, то выбросить весь этот материал в корзину, (после монтажа передач), мне показалось варварством. Так, устные рассказы разных людей я собрала в это повествование, стилизовала под ту манеру просторечного говора, которую с детства слышала на улицах, (и которой уже нет), и «увековечила», по мере своих способностей, то, что дорого моему сердцу. Словом, предоставляю вам его на суд и на радость.
Как стать евреем
1
О! На улице уже кричит дворник Бэнчик, значит, таки пора вставать на работу. Гремучий голос этого великана будит всю улицу, которой выпала честь быть им опекаемой: «Как папа? Как мама? Как Зуся? Как Песя? Как Йося?» осведомляется Бэнчик у сонных сограждан. Дело в том, что в нашем Биробиджане все и всё про всех знают. Ну зачем, скажем, Бэнчику знать про внучатого племянника соседки из пятого подъезда, которая этого Бэнчика на дух не переносит? Что вы, что вы?! Ему крайне важно узнать, какую оценку этот сопливый шнорар Яша получил
за контрольную по математике. И попробуйте-ка, убедите Бэнчика, что он прекрасно проживёт без Яши и без его контрольной. Мало того, что Бэнчик с пяти утра дикими воплями оглашает окрестности, так ещё на улицу выходят биробиджанские женщины. Надо вам сказать, что расстояние в двадцать метров между деревянными тротуарами вовсе не помеха для женских секретов: «Саралэ, как там твой Хаим? Как его геморрой?» —
«Ой, Дора, что тебе сказать? Азохэн вэй и ему, и его геморрою — мучился всю ночь...» При этом женщины так жестикулируют кошёлками, что пройти мимо и не получить поклажей по голове просто невозможно, и потому все идущие следом поневоле становятся слушателями женских
тайн. И вот уже про мучения несчастного Хаима знает весь город. И не просто знает, теперь каждый ему готов помочь советом. Наконец открываются окна, и голоса утренних птах тут же растворяются в гомоне женщин: «Донечка, золотце, ты пердёшь ко мне повесить зуновески?» — «Абрам, Абрам, выгони из огорода петух! Он поклюёт нам всю капусту. Какие боршчи я тебе сварю?!» — «Пэтинька, сынок, одень шкеры, не дай Бог застудишь прыдатки!» «Ой, да разве это мёбель? — кричат из другого окна. — Это не мёбель, это яшчики для помидор!»
И надо вам сказать, что все фразы в этом городе оканчиваются восклицательными знаками, а как
вы думали? Так просто здесь не разговаривают. Когда же дети выходят в школу, на улицах наступает праздник. Соседкам крайне важно знать, что Сашенька ел на завтрак, где работает мать Гершеле и тепло ли оделся Ицик? Вы когда-нибудь видели в Биробиджане чужих детей? Что вы?!
Чужих детей на свете просто не бывает. Здесь каждая бабка считает своим долгом наблюдать за любым ребёнком, находящимся в поле её зрения. А вдруг его, упаси Бог, обидят? Каждая считает своей обязанностью прочитать соседскому шлимазлу лекцию о хорошем поведении или сунуть ему в руку карамель. И, думаете, дети это ценят? А как же! Таких сорванцов, как в нашем Биробиджане, ещё поискать. Если солнечным днём вы увидите на дороге яркий мячик, не вздумайте его пнуть, не то месяц лежать вам с больной ногой. Мячик как пить дать набит такими камнями, какие встречаются только в Биробиджане. Нитки, лески, верёвки поперёк дороги, приклеенные монеты, падающие на голову целлофановые мешки с водой, посвисты, дразнилки и плевки всё это цветочки… В коммунальной квартире, где я живу, есть соседка тётя Мотя. И вот она повадилась по ночам есть мясо из чужой кастрюли. Конечно, не от хорошей жизни… Но кому это понравится? И вот соседский пацан Вовка со своим другом опустошили кухонный шкафчик и залезли в него. До полночи они промучились, зато когда бедная Мотя пришла лакомится мясом, эти двое с воплями выскочили наружу. Моте сделалось плохо, мясо застряло у неё в глотке.
«Скорая» едва её откачала. А как переполошился весь дом! Вот вам и дети.
Биробиджанские дети 50-х
Биробиджанские пионеры
школы №2
2
Уж не знаю, проклятье это Божье или благословение, но у нас уйма городских сумасшедших, и знает их весь город. Ещё бы, ведь о каждом ходят анекдоты. Вот, говорят, Зяма Кручинецкий съел на спор сорок пирожков с повидлом и остался жив. А его диалог с кондуктором знает весь Биробиджан: «Зяма, берите билет. — Не могу. Я ненормальный. — Тогда идите пешком. — А как же… Что я — ненормальный?» А блаженный Яша Трахман?! Он всегда ходит по улицам с ящиком инструментов, улыбается и со всеми раскланивается. Любую поломанную скамейку или песочницу он считает своим долгом починить. Если ему дали доски, то у Яши счастье. Тогда он мастерит и горки, и беседки. А какой вежливый этот Яша! Вот вам пример, сама видела. Идёт по лужам какая-то соплячка и выставляет на обозрение всему городу свою ручку с новыми часиками. Так её рука вперёд и торчит. И ей повезло, навстречу Яша… «Доброе утро, мадам! Который час?» «Мадам» краснеет от удовольствия. «Большое вам спасибо, милая девушка. Будьте здоровы! До свидания!» При этом Яша, сверкая глазами и брызгая слюной, почтительно кланяется. И таких чудиков в городе уйма. Есть ненормальная Броха, что рожает каждый год одних девок. Их у неё выводок. Причём девки получаются нормальными через одну. Но и те, что удались, бегают по улицам грязные и голодные. Благо что их опекают сердобольные старухи, иначе бы они умерли с голоду. На углу пересечения улиц Ленина и Калинина сидит огромных размеров еврей. Ноги его не носят, а шнобель такой, что можно принять за шлагбаум. Зато этот Пантагрюэль весь в наколках. Смотрит на мир мудрыми глазами и всем сообщает, что «жареные гвозди на зоне едал». А Макс? Ходит с судками в столовую. И зимой, и летом он без шапки. Стужа минус сорок, деревья от мороза трещат, воздух звенит, глаза стынут… А Макс без шапки. Смотреть страшно. «Макс, надень шапку!» Но нет, ему не холодно. У него плешь на всю макушку, зато по бокам длинные курчавые патлы, и голову свою он совсем не бережёт. Он рассказывает, что все родственники у него в Париже. И сам он туда вот-вот поедет, поэтому и шапка ему ни к чему. Но он скорее поедет на кладбище, чем в Париж. И вы знаете, город любит своих сумасшедших. Их здесь никто не обижает, упаси Бог, не бьёт, над ними только подсмеиваются. Ой-вэй, у нашего Биробиджана, внутри столько боли… но только это одному Богу известно.
Когда с 48-го года принялись сажать народ, никто в этом городе не мог поручиться за здоровье своей головы. Забирали журналистов, врачей, учителей, актёров и даже музыкантов. За что?! Да ни за что! Всех этих людей знали в нашем маленьком городе с ног до головы. Это были почтенные люди. За что их могли посадить? Только за то, что они дышат? Пожалуй, было проще сойти с ума, чем ответить на этот вопрос. Да ведь и ты можешь быть следующим.
И вот в 53-ем году люди стали возвращаться из лагерей. Видели бы вы их измождённые, потерянные лица. Они ни на что не жаловались, они вообще не хотели говорить о том, что с ними случилось. Будто и не покидали Биробиджан. Их страх шёл впереди них на целый километр. Моя соседка по коммуналке — Люба Вассерман. Она у нас известная женщина. Пишет стихи на идиш. Я Любиных стихов не читала, поскольку не знаю этого языка, но ценители их хвалят. За стихи-то её и посадили. Хотя, казалось бы, кому нужны стихи на идиш, кто в нём что-то понимает? Но отсидела Люба за стихи больше шести лет. Все эти годы её муж, Михаил Бенгельсдорф, ждал жену и воспитывал сына. Я с Любой дружила и до тюрьмы, дружу с ней и сейчас. И вы думаете, Люба хоть раз рассказывала мне о своём горе? Ни разу! Хотя… Однажды Люба вытирала пыль, а на этажерке лежала большая рыбья кость с зазубринкой. И вот эту кость она мне показала, а потом вынула из комода кружевную салфетку: «Вот это кружево и было связано этой костью». Ни спиц, ни крючка в лагере не было, её подруга связала кружево тем, что было. И эту память Люба хранила в своём комоде. И ни слова более,
ни вздоха. Но Любе-то ещё хорошо, её ждал муж. А каково было тем, кого не ждали? Другой поэт, Хаим Эмиот, вернулся из лагеря на биробиджанскую лавочку. От несчастного Эмиота лишь тень осталась. Он был разут и раздет. Вся редакция газеты «Биробиджанской звезды», в которой я работаю, бросилась ему помогать. Даже «швэйной» фабрике дали задание одеть поэта
Эмиота. Там ему и сшили абсолютно всё: от трусов и рубах до пальто. Ну что вам сказать? Половина народа не вернулось вовсе. А кто из журналистов вернулся, пришли назад, в свою редакцию. И Наум Фридман, и Бузи Миллер, и Мойша Рабинович.
Биробиджанский мальчик тех лет-
будущий поэт Анатолий Кобенков
4
Редакция газеты это диковинное место, двери здесь не закрываются. Народ верит своей газете, а газета старается для людей. Я работаю в «Отделе писем». О! Наш отдел биробиджанцы просто обожают. Жить без него не могут. Мало того, что они пишут нам по любому поводу, они ещё любят сюда наведываться и спрашивать, дошло ли до нас их письмо? И что мы по этому поводу думаем? О некоторых друзьях газеты таки стоит рассказать. Их приход в редакцию не хуже концерта Райкина. Вся редакция порой так смеётся,
что стекла звенят. Например, любит к нам захаживать Исаак Васерман, он регулярно приносит нам заметки о своей швейной фабрике. В народе её любовно называют «швэйка». Исаак по-русски почти не говорит, а пишет
и того хуже. Но как патриот своей фабрики не может молчать. Весь мир должен знать о замечательной «швэйке». И он приносит нам заметки такого содержания: «С первого марта фабрика переходит на выпуск дамских
демисезонных пальто, начиная с ясельного возраста». А потом перечисляет ударников, которые будут шить эти пальто. И на подобные заметки он неистощим. А чего стоит древняя старухи с мокрым носом — Доня Симховна
Гитерман? Уж не знаю, какими ветрами занесло её к нам из Одессы, но ходит она в лохмотьях, замёрзшая и голодная. С носа у неё свисает капля и норовит упасть, но так и не падает. Однажды мы напечатали её заметку и заплатили кой-какой гонорар. И вот она что-то скумекала и повадилась к нам в редакцию носить заметки. Мы и предположить не можем, на какую тему будет её очередной шедевр. Это может быть негодующий вопрос, например: «Почему не поют песню “Дело было под Полтавой”? Я внимательно слежу за судьбой этой песни, и ни по радио, ни по телевизору она не звучит. Я просматриваю программу — её нигде нет. Будто этой замечательной песни и в природе не существует. И что же это за безобразие такое!» — и длинное возмущение по этому поводу. Не далее как пару дней назад Доня Симховна снова клокотала. Она написала заметку на злободневную тему: «Какой кошмар! В продаже нет медиаторов. Я обошла все магазины, но медиаторов нет!» «Стоп, — говорю, — Доня Симховна, что такое медиатор?» — «Как, вы не знаете, что такое медиатор?! Вы не играете на балалайке?» — Ну разве я похожа на человека, играющего на балалайке? — «Так медиатором таки играют на балалайке. Это такая пластинка целлофановая, чтобы пальцы не сдирались». Вам надо себе представить балалайку и медиатор, глядя на Доню Симховну. Ну совершено несовместимые понятия. Но это ещё цветочки… Старуха любит писать воспоминания: «Я жила в Одессе, где всё принадлежало Бельгийскому обществу, даже трамвайная линия принадлежала Бельгийскому обществу». И в скобках почему-то приписано: «Читайте Горького, „Мои университеты“». Мы всей редакцией ломали голову, пытаясь связать Бельгийское общество, Одессу и «Мои университеты» Горького. И вот с такими воспоминаниями Доня Симховна заходит к нам регулярно.
А Лазарь Дегтярь? Это просто шолом-алейхемовский герой. Колоритнейший еврей. Уж на что у нас в Биробиджане своеобразный народ, но Лазарь это что-то особенное. Казалось бы, уж у нас носом никого не удивишь… Но нос Лазаря не идёт ни в какое сравнение: на него садятся голуби! Одет Лазарь в протёртую до дыр форму телеграфиста не знаю каких годов. То есть это китель и фуражка, но на то и на другое страшно смотреть. Приходит Лазарь Моисеевич с исключительно практическими вопросами. А что делать? Его злейший враг — тот самый дворник Бэнчик. На него и приносит Лазарь жалобы. Беда ещё в том, что Лазарь и Бэнчик живут в одном дворе, а про их тяжбу с сараями знает весь город. Когда построили эти сараи, Боже мой, сколько было счастья! Но Лазарь пришёл с жалобой. «Вы радуйтесь, Лазарь Моисеевич, чего же вы жалуетесь?» — «Как я могу радоваться, когда Бэнчик взял и занял мой сарай. Я остался без сарая, что же мне делать?» — «Действительно, что же вам делать?» — «Как что? Я сверху его замка повесил свой замок». Теперь ни Бэнчик, ни Лазарь не пользуются новым сараем. Но пока Лазарь жалуется на Бэнчика — полбеды. Однажды он заявился к нам со старой дерматиновой кошёлкой, которая, казалось, вот-вот развалится. Поставил её у двери и говорит: «Вы понимаете, этот Бэнчик, он же только деньги получает, он же ничего не убирает. Вот если Бэнчик найдёт рубль, он его обязательно подымет и возьмёт себе, а целую дохлую кошку он не видит. Сегодня с пяти часов утра я шёл за ним следом и заглядывал в урны». (Вы себе представляете, этот Лазарь встал в пять утра, чтобы шпионить за Бэнчиком!) «И вы знаете, в одной урне рядом с вашей редакцией я нашёл дохлую кошку, я даже могу вам её показать». И Лазарь нагибается к кошёлке. Тут моя напарница Мария Савельевна, женщина весьма брезгливая, начинает визжать и падать в обморок. «Не надо, — говорю, — Лазарь, не надо её вынимать, мы вам и так верим. Несите её в милицию, в санэпидэмстанцию, куда хотите, только подальше отсюда». У Лазаря Моисеевича есть дочка, она от рождения инвалид. У неё что-то с ногами. И что бы Лазарь ни рассказывал о ней, всегда говорит «моя дочка-калека», без этого без этого определения он о ней не упоминает. «Я вам расскажу, что со мной вчера случилось. Сижу я дома со своей дочкой-калекой и, звените за выражение, кушаю. Вдруг — бац, в окно летит камень. Я голый выскакиваю на улицу и вижу, они уже бегут по той стороне. А никого нет. Вдруг вышел из подъезда какой-то еврей. Я ему кричу: хватай! лови! Вы думаете, мне был толк от этого еврея? А как же! Он тут же забежал назад в подъезд». После долгого рассказа мы понимаем, что Лазарь таки схватил трёх мальчишек и привёл в милицию. «Их построили в ряд, — продолжает он. — Такие красавцы! Ну такие красавцы!» — «И что же вы хотите от нас, Лазарь Моисеевич?» — «Как? А кто же мне будет стекло вставлять?!»
Работницы трикотажной фабрики
5
А ещё к нам приходят поговорить о политике. Поговорить об этом в редакции газеты — святое дело. Впрочем, в Биробиджане о политике говорят везде. Это не город — это пуп земли, здесь решаются судьбы всех стран и народов. И пуп этот в основном сосредоточен у ворот рынка. Здесь всегда толпа евреев: вместо того чтобы говорить о цене на мясо и помидоры, они решают судьбы мира. Когда кто-то устанет рассуждать и размахивать руками, его место тут же занимает другой. Здесь гвалт на идиш круглый год. Поговорить в Биробиджане любят. Если вы, не дай Бог, спросите у какой — либо трясущейся старухи, как дойти до аптеки, то пиши пропало. Три часа как минимум у вас уйдёт на выслушивание её биографии, на подробности жизни её детей и соседей… А потом она ещё сама пойдёт вас провожать до этой аптеки. На вопрос «который час?» вам ответят вопросом «что, вы не знаете который час?» На вопрос «где вы живёте?» — «как, вы не знаете, где я живу?» И действительно, в этом городе невозможно чего-то не знать. Если с вами приключилась такая напасть, вам сейчас же всё расскажут. А как народ здесь любит писать! Каждый, кто научился писать, уже писатель. А уж если мы опубликуем пару строк, радости нет предела. «Писатели» счастливы я вам не передам как. В Биробиджане очень любят писать жалобы, и мы обязаны принять меры. На нашу газету надеются, и мы не подводим. У нас даже есть регулярная рубрика «Письмо позвало в дорогу». В течение двух недель жалоба должна быть рассмотрена и меры приняты, поэтому каждое письмо с любой жалобой отправляется по инстанциям. А уж что нам отвечают начальники!.. Эти ответы нужно издать как юмористическую книгу. Например, есть у нас начальник железнодорожной станции товарищ Шпилько. И вот написали жалобу, что на виадуке нашего вокзала нет лампочек и страшно ходить ночью по виадуку. И товарищ Шпилько нам ответил: «На ваше письмо сообщаю, что виадук станции Биробиджан освещён двумя лампочками, частая перегораемость которых создаёт видимость неосвещённости».
Вот такие перлы мы получаем. Но у нас есть один штатный жалобщик. Он жалуется на всех подряд. И его, к несчастью, выбрали общественным контролёром. Никто не захотел в контролёры, а Затонайченко захотел. Так он не даёт проходу ни одному заведующему магазином, ни одному начальнику базы. Он занимается расследованием и поиском хищений, и каждый день к нам от Затонайченко идут письма, а в них жалобы: «За недопуск общественного контролёра к материальным ценностям и обзыв его личности словом „засранец“ требую привлечь к строгой ответственности такого-то и такого-то». Надо вам сказать, что Затонайченко большой моралист. Обо всех, кто
«аморально» себя ведёт, он тут же сигнализирует. Так он написал об одной женщине: «За шесть лет своей совместной жизни с мужем она успела шесть раз свестись и развестись, и неизвестно, сколько бы раз она ещё сходилась и расходилась, если бы он не скончался!» Некоторые его жалобы и вовсе неприличные, но пусть они останутся в наших редакционных «анналах». А вот наших селькоров часто тянет на поэзию. Так, Мойше Рак из Валдгейма пишет зарисовки. Он пытается художественно изобразить всё на свете: «Коровы при свете восходящей луны молчаливо стояли в загоне и жевали сено» — и далее в том же духе. Да, Биробиджан — город писателей. Как видите, здесь живут очаровательные люди. Покажите мне ещё такой город, где бы все русские стали евреями. А что делать, если вокруг одни евреи, правда, с примесью разного другого народа — русских, корейцев, нанайцев. Но кто здесь отличит нанайца от еврея, а уж тем более от русского? Когда за твоим “выродком” присмотрит Баба Рива, займёт очередь за молоком тётя Фэйга, а починит канализацию сосед Яша? Если вы думаете, что я еврейка, то вы глубоко ошибаетесь. Звать меня Нина Филипкина, и во мне ни единой еврейской кровиночки. И всё же по духу я еврейка. А как же? У нас в Биробиджане все евреи. И если вы вдруг захотите стать евреем, то ради Бога, кто вам мешает? Просто приезжайте к нам в Биробиджан.
Редактор газеты Панман
Журналисты, и в то же время Биробиджанские поэты и прозаики.
КУРОЧКА СНЕСЛА ЯИЧКО
1
Больше всего в нашем Биробиджане любят майсы про наш Биробиджан. Это город мифов и легенд. И если вы думаете, что единственная в нашем городе мостовая на улице Ленина мощена камнями, взятыми с ближайшего Бирского карьера, то вы глубоко ошибаетесь! Нашим людям куда приятнее считать и всем рассказывать, что эти булыжники привезены с самой Красной Площади. Якобы там делали ремонт, меняли мостовую и старые камни подарили Биробиджану, чтобы замостить улицу Ленина. А как же! Разве могут на биробиджанской улице Ленина лежать камни не с Красной площади?! Вот вам и миф, вот вам и легенда! У нас что ни человек, то история! Возьмём моих соседей, (а живу я, как вы помните, в коммунальном доме на этой самой улице Ленина). У нас на один квадратный метр столько гвалту, что не рад уже и камням с Красной площади: «Милька Герцеговна, опять твой засранец, насчёлкал семочек прямо в мой борсч!» — «Додик, зуне- ле, чтоб ты сдох, опять получил двойку, по арихметике?! Не плачь, выродок, пусть это будет твоё самое большое горе!» — «Дора, чтоб у тебя повылазило, закрой свой пасть, пусть уже наконец в этом мире станет тихо!» На первом этаже живёт скромная чета Паньковых. И всё было бы хорошо, но к ним понаехали тётушки со всего Советского Союза: из Одессы, Херсона, Таганрога. Все они съехались в наш Биробиджан и прямиком к племяннице Бете, жене
Панькова, будто кто её мёдом намазал. А что этим бедным женщинам было делать?! После войны все они остались одиноки: у одной на войне погиб муж, у другой все дети сгорели в печах концлагеря, и теперь она сама стала их тенью, третья чудом вылезла из общей могилы (ей повезло, она лежала сверху). Так уж вышло, что все эти Сары, Песи и Доры приехали к племяннице в Биробиджан, больше у них никого не осталось. Надо вам сказать, что Анатолий Васильевич Паньков всех принял и никому не отказывает: кормит, одевает и лечит. Деньги у него водятся: работает он директором «Текстильторга» и, как говорят в Биробиджане, «крутится». Дошло до того, что во всех трёх комнатах Паньковых живёт по четыре старухи, а сами молодые ютятся в пятиметровой кладовке, но, как говорится, не жалуются. Тётки ведут хозяйство и держат корову Брошку. Одна из старух, Сара Шмаевна из Одессы, работает сейчас в артели «Работница» и получает-таки зарплату. Но дело в том, что когда-то Сара Шмаевна делала революцию, и с тех пор глаза у неё горят, а сердце поёт от восторга. Поэтому она таки любит пригласить на чаепитие своих соратниц из артели «Работница», чтобы спеть революционные песни. Но кончается оно тем, что за несколько дней у неё растворяются деньги на чай, и тогда Анатолий Васильевич, не говоря ни слова, берёт революционерку на дотацию. Если кому-то из тётушек приспичит съездить на родные могилы, Паньков даст деньги на дорогу, обует, оденет, проводит и встретит… И хотя он любитель выпить, ни одного грубого слова старухи от него не слыхали, хотя, казалось бы, ну кто он им? Да никто — муж племянницы! И надо таки вам сказать, что Толик, единственный не еврей во всей этой компании, любит своих старух всем сердцем, я могу вам за это ручаться. Мои соседи — я вам скажу — это праздник! Утром едва откроешь глаза, как сразу же через форточку к тебе влетают все их проблемы. Баба Хава орёт так, что звенят стёкла: «Штинкер, вонюх, бегом иди домой!» Её «штинкер» с шести утра уже на улице воюет с электриком Штэйном. «Замолчи свой рот!» — кричит он, а тот грозится «взять кусацки и отрезать пэцки» всем, кто выкручивает лампочки вместе с патронами. «Гвалт! — вопит моя соседка, «великая артистка» Хая Эпштэйн: — Макс, что ты наделал?!» «А что я наделал? — пугается её муж. — Я съел котлеты». «Но Макс, это же были котлеты для кошечки!» Должна вам сказать, что Хая Эпштэйн тоже легенда нашего Биробиджана. Она артистка! Правда, после того как арестовали часть её труппы и разогнали оставшихся актёров еврейского театра ГОСЕТ, Хая работает маникюршей, но это не мешает ей оставаться артисткой. В Биробиджане так любят театр, мне вам не передать как, и когда разгоняют один, на его месте тут же появляется два новых. Теперь Хая играет в еврейском народном театре, а её муж — Макс Эпштейн, известный в нашем городе композитор. Но беда в том, что Хае мало быть артисткой, она хочет быть ещё и певицей. Едва её Макс садится за пианино, как вся улица Ленина обречена мучится. Что вам сказать? Хая прекрасная певица, я вас умоляю!
Про неё ходят слухи, что в пору своей бурной молодости она была бандершей в Одессе, то есть главарём шайки разбойников. Об этом свидетельствуют тяжёлые перстни из красного золота, которыми унизаны все её пальцы. Правда, теперь она не молода, хоть и щебечет, как пташка: Мамочка моя, зунелэ, лейбэлэ», — другого обращения к людям она не знает. Но стоит вам усомниться в её достоинствах или, упаси Бог, поспорить, она поворачивается задом и задирает свои юбки… Что вам сказать? Хая таки бандерша из Одессы! Когда она выходит на сцену, то прежде чем сказать свою реплику, непременно раскланивается, причём на все три стороны, и без этого не начинает. Но в городе её любят, очередь на маникюр «от Хаи» не иссякает, хотя женских пальчиков она не щадит и обращается с ними, как с варёными сардельками. Женщины рыдают, но терпят. Ещё бы, ведь Хая Эпштейн — легенда Биробиджана.
Впрочем, артистами нас не удивишь: почти в каждом дворе есть свой «погорелый театр». У нас что ни шлимазл, то артист. И если уж завелась детская дворовая самодеятельность, да ещё в летние каникулы, то пиши пропало — покоя не будет. Каждый день новый концерт! И пока дети не перепоют и не перечитают всего, чему их выучили в школе, не успокоятся. А после этого начинается «обмен дворами»: наши идут к соседям, а те к нам. Нужно отдать должное, биробиджанская шпана любит-таки патриотические песни ещё времён гражданской войны: и «Каховку», и «Орлёнок». И как, скажите, их не послушать? Когда эти гаврики объявляют концерт, во двор тут же выползают с табуреточками все паньковские Доры и Песи, и если они не хлопают, то убивают комаров. Частенько артистами «погорелого театра» становятся и взрослые. Да ещё и с удовольствием! А как же?! Сара Шмаевна как раздухарится да как начнёт подпевать и вспоминать свою боевую молодость, так уже дети про концерт забывают.
2
Если вы думаете, что наши люди живут в домах, то вы ошибаетесь! А как же? В домах так тесно, что негде повернутся. Биробиджанцы живут во дворах, тем более летом. И должна вам сказать, что в каждом уважающем себя дворе множество сараев, закутов и загонов, а в них куры, гуси, козы и коровы. Недавно, году в пятидесятом, проводили переписку коров, так только у нас в городе, не говоря о посёлках, насчитали восемнадцать тысяч голов. А что делать? Люди любят держать «хозяйство», и не важно, что козы и коровы гарцуют прямо по улице Ленина, мощёной камнями с Красной Площади. Моя соседка Броха говорит, что её муж Йося любит гусей больше, чем её, свою жену: он о них лучше заботится. Она рассказывает, что, когда выходила за него замуж, Йося её обнадеживал: «Вот, Брохалэ, куплю я тебе поросёнка, мы его вырастим, чтобы ты кушала себе и не жалела». Правда, на поросёнка они расщедрились ещё очень не скоро, но зато Ёселе таки успел от души угостить её на словах. Так вот, из тысяч сараюшек нашего Биробиджана всегда что-то кудахтало, блеяло и мычало, пока в один прекрасный день не вышел указ. Животные, видишь ли, любят покушать хлеб.
А кто, скажите, этого не любит? Но всё бы ничего, указ указом, у нас, слава Богу, есть кому покушать хлеб, но в Биробиджане живёт такой человек, как Айзик Талисман. И на беду всего Биробиджана этот Айзик работает милиционером и ходит при кобуре. Указ Хрущёва Айзик Талисман принял так близко к сердцу, что теперь рыщет по городу и стреляет в коров. От одного служаки Айзика горючими слезами рыдает весь город. Да что там город, все пригородные посёлки. Шурик Староминский, из соседнего дома, всю свою жизнь держал в хозяйстве свиней (он без этого не может). Мы делились с ним объедками, и иногда среди этого «добра» попадалась и чёрствая корка. И вот Айзик Талисман совершил налёт на его сарай. И не поленился же, сразу засунул свою руку в помои и нашёл-таки там эту чёрствую корку. Что тут было!.. Мы до сих пор боимся, чтобы несчастного Староминского не посадили. До смешного доходит: семья Рабиновичей, что с улицы Шолом-Алейхема, вырастили поросёнка в подполье. Там они его прятали от кровожадного Айзика. Сначала всё было хорошо, поросёнок на аппетит никогда не жаловался и благополучно рос в своё удовольствие. Он таки вырос. Пришла пора ему выходить из подполья. Но сажали-то его туда размером с кота, а вытаскивать нужно огромного борова. Добровольно вылезать он был не намерен и орал так, что сбежались все соседи, а с ними и Талисман. Разбирали пол и вытаскивали борова, но смешно уже никому не было. Потому что такой уж ретивый этот Айзик Захарович, что удержу нет: дети над ним смеются, женщины проклинают, мужчины грозятся побить, а Талисман знай делает своё дело. Он таки отучает евреев от свинины, а заодно и от молока.
Улица 50-х
3
Как я вам уже рассказывала, в нашем Биробиджане все, кто не евреи, ими становятся — это дело времени, но правоверных иудеев в городе днём с огнём не сыщешь. Хотя есть у нас деревянная печальная синагога, ходит туда задумчивый Абрам Случ, всё чему-то молится и трепещет, как осиновый лист. Молится и трепещет, трепещет и молится. А как иначе, если моей подруге, Любе Вассерман, дали десять лет тюрьмы лишь за одну нигде неопубликованную строку в стихотворении, и то на идиш. «Моя страна — Биробиджан» написала Люба, и этого вполне хватило… Я вам уже рассказывала, как у нас пересажали уйму писателей, учителей и даже музыкантов. За что? Да только за то, что они евреи! Город всё никак не может опомниться и насквозь трепещет не меньше верующего Случа. Люди боятся говорить на идиш, а если по-другому не умеют, то затыкают друг другу рты и размахивают руками. А с другой стороны, теперь наши евреи изо всех сил стараются быть убеждёнными коммунистами. И не дай вам Бог в этом усомниться! У нас в Биробиджане есть-таки всё, чтобы вас в этом убедить, в том числе и обллит, а попросту говоря цензура. Работаю я, как вы помните, в редакции областной газеты и с обллитом знакома не понаслышке. Заведует обллитом один старый еврей Хаим Гороховский. Его любимое выражение: «Обллит
сделал вичерк». Ну что вам сказать?! «Вичерки» этот Гороховский делает не без удовольствия. Все другие старые евреи, работающие в редакции, хорошо знают цену его «вичеркам» и тем еврейским книгам, которые Гороховский сжёг в железных контейнерах во дворе областной библиотеки. О, это были редкие книги! Бесценное собрание художественной, религиозной и исторической литературы на идиш. Наши старые журналисты Абрам Беньяминович Кизер и Цая Шапсович Цирульник в это время ходили под забором областной библиотеки и рыдали как дети. Но ещё неизвестно, кому в это время было страшнее: Гороховскому или Кизеру с Цирульником. Нужно вам сказать, что и Кизер, и Цирульник страдают астмой и дышат с таким свистом и хрипом, что больно слышать. Но всё же нам жальче монументального Цирульника, поскольку Кизер всегда настроен на весёлый лад, он сам и шутит, и хохочет, а Цая Шапсович, что вы — всегда серьёзен. Он мудрый еврей и большой эрудит. А Кизер — редакционный Мюнхгаузен. Он селькор и пишет о великих надоях, о богатом приплоде и о таком чудовищном урожае, что и в страшном сне не приснится. В результате выясняется: несколько нулей им добавлены, но только за ради победы коммунизма во всём мире. Это его излюбленный способ приближать «светлое будущее». «Врёт, как Кизер» — это редакционная поговорка. Однажды Абрам Беньяминович ехал в автобусе, и одна старушка поведала ему о вынужденном одиночестве своей хавроньи. «Это судьба! — обрадовался Кизер. — У меня есть такой боров, о котором мечтает любая свинья!» И тут же дал бабульке свой адрес. Но всё дело в том, что борова у Кизера не было и в помине. Пришлось его жене и многочисленным родственникам извиняться перед старухой, которая через весь город вела на свидание с боровом свою тоскующую свинью. Спросите его, зачем он это сделал, он вам не ответит, он лучше ещё сто раз кого-нибудь разыграет. Нужно вам сказать, что в Биробиджане разыгрывают друг друга на каждом шагу. (В этом весь биробиджанский «цимес».) Сообщить приятелю оглушающую новость о выигрыше в лотерею, о приезде на фабрику члена политбюро или известного артиста, угостить халвой, настругав полную тарелку хозяйственного мыла, — это святое дело. В Биробиджане любят посмеяться над соседом, даже если тот потом обидится на всю оставшуюся жизнь. А уж исподтишка смеются так, как и вовсе бы не следовало. Недавно к нам в редакцию был сослан в ссылку Лёва Хороц. Из обкома партии он был изгнан из-за Насэра. Дело в том, что Лёва был лектором и к своему несчастью неправильно трактовал Насэра. Спросите меня, кто такой этот Насэр, и я скажу: убейте, но я не знаю. Впрочем, про этого Насэра по Биробиджану ходит четверостишие: «Лежит на пляже кверху пузом / Полуфашист, полуэссэр, / Герой Советского Союза — / Тот самый, что на всех насэр». Во всяком случае, редакция от этого «Насэра» только выиграла, потому что получила Лёву Хороца: он и человек дельный, и юморист большой. Однажды к нам приехал лектор из крайкома партии, и, естественно, мы все пришли его послушать. Лёва заявился последним, но со своим
стулом, и ему пришлось сесть у стены, но зато лицом к залу. Когда лектор завёл свою шарманку, Лёва тут же проникся его речью и стал эмоционально реагировать. И хотя реагировал он без единого слова, только лицом, мы от смеха сползали со стульев. Своей физиономией Лёва недоумевал, ликовал, возмущался, наполнялся гордостью, а порой категорически не соглашался с лектором — словом, реагировал лицом, но так смешно, что мы лежали от смеха. Бедный лектор то краснел, то чернел, то заикался, и в конце концов Хороц сорвал лекцию. Но кто запретит эмоциям человека отражаться на его лице? Однако есть у нас жуть какие «идейные». Например, Фимка Корсунский. Он приехал к нам из Харькова с молодой женой. Биробиджан ей, видишь ли, не понравился, она фикала и фэкала и всё ругала Фимку за то, что затащил её в «дыру». И Фимка из кожи лез, чтобы теперь из этой «дыры» её вытащить. Едва устроившись в редакцию, он сразу схватил быка за рога и начинал утро с «выбивания» строчек. Мы сначала опешили от такого «капиталистического подхода»: эти строчки Фимка тут же переводил на деньги (мы такого не знали). Да и к людям он относился так же: «Что я с этого буду иметь?». Но он был всё же молодец, оперативный: и сенсацию отыщет, и тут же сфотографирует. Он был большим охотником до сенсаций. Однажды поехал Фимка в Октябрьский район писать про сельскую школу. Возвращается и клокочет от негодования: «Что за безобразие?! Какая отсталость! Чему учат детей в Октябрьском районе?!» — «Что такое Фима? Что случилось?» — «Ужас! — кричит. — Тихий ужас! Был я на уроке русского языка, и вы представляете, учительница дала детям предложение: „Курочка снесла яичко“, дети пол-урока его разбирали». Я спрашиваю: «А в каком классе дети?» — «Во втором». — «Так чего же ты хочешь? Нормаль
ное предложение, на правописание „че-ка“, уж я-то знаю, моя мама учительница начальных классов». «Что ты! — раскричался Фимка. — Это когда было?! До революции?! Сейчас другое время, другие масштабы цели и задачи, великое время строительства коммунизма! Сегодня детям нужно давать идейные предложения, чтобы они соответствовали духу нашей советской действительности: про доблесть, про трудовые достижения, а тут, тьфу, курочка какая-то! Безыдейщина! Мракобесие!» И пошёл, и пошёл… И что вы думаете, Фимка раскритиковал эту старую учительницу в нашей газете в пух и прах. И получилась-таки сенсация. Но ему было этого мало: чтобы доказать нам, усомнившимся, свою правоту, послал он эту заметку ещё и в Москву, в «Учительскую газету» И вот месяца через полтора слышу вопль на всю редакцию: «Опять эта курочка?!» Это кричал главный редактор. Все к нему. Он разворачивает «Учительскую газету», а там большая статья под заголовком «Курочка снесла яичко»: «В одном приамурском селе, — пишут в этой газете, — живёт пожилая учительница русского языка, которая всю жизнь учит детей писать грамотно. Но случилась-таки «оказия» — школу посетил корреспондент областной газеты». И далее Фимкина «сенсация», вся как есть, и пара слов о чёрствости, чванстве и угодничестве. Тут кинулся Корсунский по кабинетам снова доказывать свою правоту. Но после московской газеты его и слушать никто не стал. Потом мы эту «курочку» чуть ли не на бюро обкома разбирали и таки заставили Фимку написать учительнице извинительное письмо. Что вам сказать? Это была историческая курочка.
Другие публикации Риммы: «Литгостиная Киев еврейский»
==================================================================
Ведущая:
Инна Костяковская
Ведёт свой поэтический блог на медиа-портале «Киев еврейский».
Адрес литгостиной innaroz10@mail.ru
