Письмо из 37-го
Мышцы свело от злости.
Скрутили. Назвали врагом.
Дальше — ломали кости
чёрным кованным сапогом.
Побои до полусмерти.
С колен уже не встать.
Потом принесли в конверте
что-то мне подписать…
Уже не увижу небо.
Вся жизнь, как один глоток.
Прости, что я сильным не был,
и подлость взвела курок.
Вспыхнут над бездной звёзды
чтобы погаснуть вмиг.
Ведь рано или поздно
стон переходит в крик…
***
На руинах истории
новый построили дом.
Что труды эти стоили?
И кто поселился в нём?
И трёх поколений мало
чтобы забылся ад
ГУЛАГа и Валаама,
стоны и боль солдат.
А мы всё то же мясо.
но для других властей.
Врут и закон, и ряса,
врут колонки «Вестей».
По сути нет покаяния.
На всех один позор.
Страх — генное состояние,
рабский покорный взор.
Картина мира
Новая крепость пала без боя,
захвачен мой дом и разрушена Троя,
философ задушен, поэт — обезглавлен,
художник повесился, загнанный травлей.
Печальна картина погибшего мира,
разбросаны кости последнего пира.
Цветок, что тянулся к свободе и свету
плывёт по теченью в скорбящую Лету.
Люди и маски. Любовь и коварство —
всё существует в своём постоянстве,
всё существует и рушатся стены,
режут поэты вспухшие вены.
И капает кровь на старые доски.
Жизнь — это сцена из грязных подмостков…
Инна Костяковская,
член Союза писателей Израиля
